Актер театра «Дилижанс» Павел Зотов – о «Премьере одной репетиции», бесценном опыте от мастера и «гаражной» молодежи

Актер театра «Дилижанс» Павел Зотов – о «Премьере одной репетиции», бесценном опыте от мастера и «гаражной» молодежи

С 19 по 25 июня в Тольятти проходил XIV Театральный фестиваль «Премьера одной репетиции». На церемонии награждения были названы имена лучших актеров фестивальной недели. Безусловно, с мнением зрителя, которому на «Премьере» отведена решающая роль, порой трудно поспорить или согласиться в полной мере. Однако среди участников режиссерской лаборатории помимо победителей немало талантливых, разносторонних и трудолюбивых артистов.

К этой плеяде смело можно причислить и Павла Зотова. Его персонажи в спектаклях «Преступление и наказание», «Золотой теленок», «Карамазовы», «Белый пароход» вне зависимости от положения в сюжете, характера, времени пребывания на сцене необыкновенно глубокие, живые, искренние. В интервью «ПС» Павел рассказал о творческом наследии и том, почему важно быть адвокатом своей роли и возвращаться к духовному началу.

Настоящий артист

– Когда ты осознал себя актером?

– Это, наверное, произошло в тот момент, когда я понял, что ничем другим заниматься не хочу. Где-то на 3-4-м курсе. Этот вопрос иногда возникает в процессе работы, когда думаешь: «А я вообще актер? Я на своем месте?» Такие внутренние переживания есть у всех, кто в этой профессии находится.

– Ты ведь еще рисуешь и на барабанах играешь.

– Да. Рисую я с самого детства. И все рисую, не останавливаюсь. У меня бывают перерывы на месяц, на три месяца. Но вот летом я особо не рисую. А ближе к осени муза просыпается. Осень я люблю. В любимое время года все мои потенциалы начинают вылезать наружу, и какие-то переживания, страдания выливаются в творчество.

А с барабанами такая история. Меня притащили за руку, сказали: «Давай играть». Я отпирался, говорил: «Да нет, мне это не надо, я не хочу». Но в итоге потом два года ходил заниматься. И в театральную студию в школе меня так же за руку привели. Я упирался как мог, не хотел. Мне сказали: «Да ладно, там весело, там прикольно!» И вот уже сколько лет я этим занимаюсь. И так было практически со всем в моей жизни.

Я – неустроевец

– Что тебе удалось взять от театрального вуза, помимо профессионального образования?

– Жизненный опыт. Мастер мой – Андрей Владимирович Неустроев – мне очень многое дал. Он взял меня, как печеньку с предсказанием, и сломал. А дальше уже то, что получилось на выходе из института… И я ему крайне благодарен. До сих пор я о нем вспоминаю и уже здесь в работе применяю то, что он мне передал. И спрашиваю себя: «А что бы он мне сейчас сказал, посоветовал? Как бы он поступил сам?» Вспоминаю и повторяю себе: «Я – неустроевец. Я – неустроевец…» Пытаюсь нести это в себе и не терять.

– Все-таки, неустроевец – это звучит гордо.

– Мой мастер демократичен. Конечно, когда я учился, он мог наорать, но я считаю, что это правильно. Многие ведь приходят после института и говорят: «Там над нами издевались, унижали» – и все в таком духе. А так и надо! Потому что, когда ты приходишь в театр, у тебя должна быть жесткая самодисциплина. В армии тебя заставляют что-то делать, а в театре ты должен сам себя заставлять делать. Если ты не будешь ее соблюдать, то уходи из профессии. Он нас воспитывал методом кнута и пряника. Но на самом деле это мировой человек. И ты его как бы одновременно и любишь, и уважаешь, и боишься. Но он классный.

Внутренне свободен

– Как ты в «Дилижансе» оказался?

– Мы когда выпускались, на дипломную декаду приглашали режиссеров из разных городов, худруков. Сами студентами садились, писали письма, отправляли. И у меня как-то не пошло. Дипломная декада длилась неделю, ребят разобрали, а я сижу, и меня никто никуда не зовет. Ну все, думаю, я плохой актер, останусь без работы, буду искать себе пристанище в маленьких частных театрах. И тут мы играем «Пять вечеров», и приезжает Ирина Анатольевна Сидоренко из Самары. Она меня позвала в «Дилижанс», сказала связаться по телефону с художественным руководителем, дала мне почту его. Я написал. Меня попросили отправить какое-нибудь видео – я отправил. И мне сказали: «Приезжай». А мне было страшно. Я не понимал, как так можно взять человека просто по видео. Он же должен меня послушать, посмотреть…

И вот я ходил весь на нервяках. Мама спрашивает: «Тебя точно взяли?» Я говорю: «Да, мам, все нормально». А сам думаю: «Е-мое, что там, в Тольятти?» Красиво звучит. Когда я потом, в августе, приехал сюда, подумал: «Ничего себе, город-курорт!» Конечно, это только летом. Но к городу я со временем привык, полюбил его. Это было нелегко.

Приехал, зашел в кабинет к Виктору Валентиновичу (Виктор Мартынов, художественный руководитель театра «Дилижанс». – Прим. ред.), и он мне сходу говорит: «Вот шесть спектаклей, в них ты будешь играть. Всё, иди учи текст». И там сразу «Преступление и наказание», «Плаха», «За белым кроликом», еще что-то. Ясное дело, мы еще о чем-то поговорили, но я жутко нервничал. Я бегал с такими глазами по театру, с трясущимися руками, не знал, что мне делать. Но это, наверное, такая проверка была. Сейчас я понимаю, что никуда отсюда уходить не хочу. Меня тут устраивает все абсолютно.

– А в Тольятти тебе что нравится?

– Мне нравится его простота. Я сам вырос в поселке, в такой природной среде. Потом переехал в Екатеринбург, там учился четыре года. Тоже долго привыкал: мне не хватало тишины, чего-то простого, человеческого. Потом привык. Это же город такой, живой-живой, современный, он кипит. Примерно как центр Самары. Потом я переехал сюда и будто нашел золотую середину. Здесь мне сказали: «Ты не думай, в Тольятти есть интересные места, просто надо о них знать». И это на самом деле так. С осени до зимы это такой город беспросветной русской тоски: панельки, серость, ломбард, пивнуха. А летом это город-курорт: жарко, в Волге можно купаться. Есть у всего этого своя атмосфера, своя душа.

Еще очень интересную вещь я для себя открыл: в Тольятти есть такая прослойка молодежи… Я такую в других городах не наблюдал. Она какая-то сумбурная, гаражная. Есть гаражная молодежь. На Голосова, 20, такие люди есть. Они видят этот мир по-другому совсем. У них свое видение. Они свободны в своих желаниях, мыслях, одежде. И в этой прослойке все друг друга знают. Люди в ней будто на одной волне существуют. Они такие немножко замкнутые, особенно девчонки. Они все время в себе, но при этом свободны. Как бы для мира созданы. И это интересно. Мне бывает сложно среди таких людей, но с ними здорово общаться.

Страшно, сложно, интересно

– Какие впечатления от «Премьеры одной репетиции»?

– В этом году максимально смешанные. Сначала было жутко, страшно. Мне, как актеру, было страшно. За театр в целом. Потому что работы как будто бы не складывались изначально и возникало ощущение, что все провалится, что зрители придут и скажут: «Нет, нам это не нравится!» Но все получилось иначе.

Причем такая боязнь была у многих из нас. Но к концу мы все подсобрались и сделали все, что могли. И получилось довольно-таки неплохо, я считаю. Думаю, что фестиваль надо воспринимать именно как лабораторию. Раньше здесь ставили спектакли наши режиссеры, а потом уже начали приглашать других. И все это из какой-то внутренней истории превратилось в лабораторию, где не знаешь, что конкретно выиграет. И так, наверное, к этому и стоит относиться. К нам как-то приезжал театральный критик Нияз Игламов. Кажется, это он сказал, что не всегда фестивальная работа, эскизная, может превратиться в полноценный спектакль. Она может быть невероятно хорошей, но когда дело доходит до спектакля, все может кардинально измениться. Это лотерея, в которой интересно участвовать. В этом есть жизнь: не попробуешь – не увидишь. Фестиваль в любом случае состоялся. Я рад, что «Три фарса» победили. Считаю, что если им дать побольше времени, то будет отличная работа.

– Ты был задействован в нескольких фестивальных эскизах: «Провинциалка», «Сад» и «Муму». Что было самым сложным?

– Наверно, «Муму». Потому что мы с Катей Зубаревой уже давно репетировали – три месяца приблизительно. Даже делали большую паузу. Было очень много сделано, придумано, изменено. А здесь приезжают режиссеры, и ты с ними за неделю вот так все сделал и тут же показал. И не особо переживаешь, что ты что-то забудешь, что может что-то получиться не так. Пусть будет импровизационный момент. В любом случае это лаборатория, и ты можешь потом все свалить на режиссера. Действительно, он должен понимать, что делает, что должны сделать актеры. А с Катей Зубаревой я переживал больше: там-то все было почти готово, поэтому уровень ответственности был выше. Чисто технически рисунок там сложнее, много музыки, переходов, в которых я был задействован. Мы показывали этот эскиз последним. И пока ты репетируешь одно, другое и третье, «Муму» уже стирается из памяти напрочь. И вот за день мы собрались, никто ничего не помнит. Но к показу мы все соединили и сделали хорошо.

– У тебя в этих эскизах очень многогранные герои. Как ты обычно работаешь с персонажем?

– От роли многое зависит: в одну ты вкладываешься больше, в другую меньше. Конечно, в любую роль надо вкладываться максимально. Но где-то она тебе больше подходит – по твоему эмоциональному состоянию, психофизике. А где-то ты немножечко недопонимаешь что-то. Допустим, я играю роль год, и для меня осознание этой роли может прийти потом. Раскольникова я очень близко к себе подпускаю. Отчасти я в чем-то и понимаю его, но настроиться на него бывает сложно. Он мне не близок, но иногда приходится перестраивать свое сознание. Через эмоциональное состояние настраиваюсь на персонажа. Пока мне так проще. Где-то, наоборот, через форму. Для Митрича в «Золотом теленке» мне достаточно было наклеить усы, надеть шапку и все – я сразу чувствую этого персонажа, мне нетрудно в нем существовать. А на Федора Кузьмича я через прикол настраиваюсь. Все зависит от настроя.

– О какой роли ты мечтаешь?

– Вот как раз наш художественный руководитель дал нам задание на это лето найти для себя материал и ту роль, которую хотелось бы сыграть. И, честно сказать, у меня нет такой роли. Ну, возможно, где-то там внутри, в подсознании, я и мечтаю – может быть, я просто себе в этом не признаюсь. А так мне нравится любая роль, которую мне дают. Конечно, хочется главную, но какой бы она ни была, я сделаю ее для себя любимой. В «Шлеме витязя» для меня одно удовольствие играть этого противного парня Шпуню. В любом случае надо быть адвокатом своей роли и защищать ее несмотря ни на что и любить ее, потому что она у тебя есть. А мечтать можно всю жизнь… Так-то я, наверное, хотел бы кого-нибудь в фильме сыграть. В «Титанике», допустим. Круто же!

– Как бы ты описал себя в нескольких словах?

– Забавный, непонятный… и простой.

– Что для тебя важно сейчас?

– Театр. Его судьба. Почему-то в последнее время я стал задумываться о театре, как он есть. И о том, что мы значим в этом мире. Как театр, как актеры, как наши спектакли, как наши герои… Для меня важно быть честным на сцене, чтобы зритель приходил за этим.

Ульяна Колмогорова

Фото аватара

Присылайте материалы для публикации на почту mail-ps@mail.ru

Оцените автора
Газета Площадь Свободы

Больше на Газета Площадь Свободы

Оформите подписку, чтобы продолжить чтение и получить доступ к полному архиву.

Читать дальше