С 19 по 25 июня в Тольятти проходил XIV Театральный фестиваль «Премьера одной репетиции». На церемонии награждения были названы имена лучших актеров фестивальной недели. Безусловно, с мнением зрителя, которому на «Премьере» отведена решающая роль, порой трудно поспорить или согласиться в полной мере. Однако среди участников режиссерской лаборатории помимо победителей немало талантливых, разносторонних и трудолюбивых артистов.
К этой плеяде смело можно причислить и Павла Зотова. Его персонажи в спектаклях «Преступление и наказание», «Золотой теленок», «Карамазовы», «Белый пароход» вне зависимости от положения в сюжете, характера, времени пребывания на сцене необыкновенно глубокие, живые, искренние. В интервью «ПС» Павел рассказал о творческом наследии и том, почему важно быть адвокатом своей роли и возвращаться к духовному началу.
Настоящий артист
– Когда ты осознал себя актером?
– Это, наверное, произошло в тот момент, когда я понял, что ничем другим заниматься не хочу. Где-то на 3-4-м курсе. Этот вопрос иногда возникает в процессе работы, когда думаешь: «А я вообще актер? Я на своем месте?» Такие внутренние переживания есть у всех, кто в этой профессии находится.
– Ты ведь еще рисуешь и на барабанах играешь.
– Да. Рисую я с самого детства. И все рисую, не останавливаюсь. У меня бывают перерывы на месяц, на три месяца. Но вот летом я особо не рисую. А ближе к осени муза просыпается. Осень я люблю. В любимое время года все мои потенциалы начинают вылезать наружу, и какие-то переживания, страдания выливаются в творчество.
А с барабанами такая история. Меня притащили за руку, сказали: «Давай играть». Я отпирался, говорил: «Да нет, мне это не надо, я не хочу». Но в итоге потом два года ходил заниматься. И в театральную студию в школе меня так же за руку привели. Я упирался как мог, не хотел. Мне сказали: «Да ладно, там весело, там прикольно!» И вот уже сколько лет я этим занимаюсь. И так было практически со всем в моей жизни.
Я – неустроевец
– Что тебе удалось взять от театрального вуза, помимо профессионального образования?
– Жизненный опыт. Мастер мой – Андрей Владимирович Неустроев – мне очень многое дал. Он взял меня, как печеньку с предсказанием, и сломал. А дальше уже то, что получилось на выходе из института… И я ему крайне благодарен. До сих пор я о нем вспоминаю и уже здесь в работе применяю то, что он мне передал. И спрашиваю себя: «А что бы он мне сейчас сказал, посоветовал? Как бы он поступил сам?» Вспоминаю и повторяю себе: «Я – неустроевец. Я – неустроевец…» Пытаюсь нести это в себе и не терять.
– Все-таки, неустроевец – это звучит гордо.
– Мой мастер демократичен. Конечно, когда я учился, он мог наорать, но я считаю, что это правильно. Многие ведь приходят после института и говорят: «Там над нами издевались, унижали» – и все в таком духе. А так и надо! Потому что, когда ты приходишь в театр, у тебя должна быть жесткая самодисциплина. В армии тебя заставляют что-то делать, а в театре ты должен сам себя заставлять делать. Если ты не будешь ее соблюдать, то уходи из профессии. Он нас воспитывал методом кнута и пряника. Но на самом деле это мировой человек. И ты его как бы одновременно и любишь, и уважаешь, и боишься. Но он классный.
Внутренне свободен
– Как ты в «Дилижансе» оказался?
– Мы когда выпускались, на дипломную декаду приглашали режиссеров из разных городов, худруков. Сами студентами садились, писали письма, отправляли. И у меня как-то не пошло. Дипломная декада длилась неделю, ребят разобрали, а я сижу, и меня никто никуда не зовет. Ну все, думаю, я плохой актер, останусь без работы, буду искать себе пристанище в маленьких частных театрах. И тут мы играем «Пять вечеров», и приезжает Ирина Анатольевна Сидоренко из Самары. Она меня позвала в «Дилижанс», сказала связаться по телефону с художественным руководителем, дала мне почту его. Я написал. Меня попросили отправить какое-нибудь видео – я отправил. И мне сказали: «Приезжай». А мне было страшно. Я не понимал, как так можно взять человека просто по видео. Он же должен меня послушать, посмотреть…
И вот я ходил весь на нервяках. Мама спрашивает: «Тебя точно взяли?» Я говорю: «Да, мам, все нормально». А сам думаю: «Е-мое, что там, в Тольятти?» Красиво звучит. Когда я потом, в августе, приехал сюда, подумал: «Ничего себе, город-курорт!» Конечно, это только летом. Но к городу я со временем привык, полюбил его. Это было нелегко.
Приехал, зашел в кабинет к Виктору Валентиновичу (Виктор Мартынов, художественный руководитель театра «Дилижанс». – Прим. ред.), и он мне сходу говорит: «Вот шесть спектаклей, в них ты будешь играть. Всё, иди учи текст». И там сразу «Преступление и наказание», «Плаха», «За белым кроликом», еще что-то. Ясное дело, мы еще о чем-то поговорили, но я жутко нервничал. Я бегал с такими глазами по театру, с трясущимися руками, не знал, что мне делать. Но это, наверное, такая проверка была. Сейчас я понимаю, что никуда отсюда уходить не хочу. Меня тут устраивает все абсолютно.
– А в Тольятти тебе что нравится?
– Мне нравится его простота. Я сам вырос в поселке, в такой природной среде. Потом переехал в Екатеринбург, там учился четыре года. Тоже долго привыкал: мне не хватало тишины, чего-то простого, человеческого. Потом привык. Это же город такой, живой-живой, современный, он кипит. Примерно как центр Самары. Потом я переехал сюда и будто нашел золотую середину. Здесь мне сказали: «Ты не думай, в Тольятти есть интересные места, просто надо о них знать». И это на самом деле так. С осени до зимы это такой город беспросветной русской тоски: панельки, серость, ломбард, пивнуха. А летом это город-курорт: жарко, в Волге можно купаться. Есть у всего этого своя атмосфера, своя душа.
Еще очень интересную вещь я для себя открыл: в Тольятти есть такая прослойка молодежи… Я такую в других городах не наблюдал. Она какая-то сумбурная, гаражная. Есть гаражная молодежь. На Голосова, 20, такие люди есть. Они видят этот мир по-другому совсем. У них свое видение. Они свободны в своих желаниях, мыслях, одежде. И в этой прослойке все друг друга знают. Люди в ней будто на одной волне существуют. Они такие немножко замкнутые, особенно девчонки. Они все время в себе, но при этом свободны. Как бы для мира созданы. И это интересно. Мне бывает сложно среди таких людей, но с ними здорово общаться.
Страшно, сложно, интересно
– Какие впечатления от «Премьеры одной репетиции»?
– В этом году максимально смешанные. Сначала было жутко, страшно. Мне, как актеру, было страшно. За театр в целом. Потому что работы как будто бы не складывались изначально и возникало ощущение, что все провалится, что зрители придут и скажут: «Нет, нам это не нравится!» Но все получилось иначе.
Причем такая боязнь была у многих из нас. Но к концу мы все подсобрались и сделали все, что могли. И получилось довольно-таки неплохо, я считаю. Думаю, что фестиваль надо воспринимать именно как лабораторию. Раньше здесь ставили спектакли наши режиссеры, а потом уже начали приглашать других. И все это из какой-то внутренней истории превратилось в лабораторию, где не знаешь, что конкретно выиграет. И так, наверное, к этому и стоит относиться. К нам как-то приезжал театральный критик Нияз Игламов. Кажется, это он сказал, что не всегда фестивальная работа, эскизная, может превратиться в полноценный спектакль. Она может быть невероятно хорошей, но когда дело доходит до спектакля, все может кардинально измениться. Это лотерея, в которой интересно участвовать. В этом есть жизнь: не попробуешь – не увидишь. Фестиваль в любом случае состоялся. Я рад, что «Три фарса» победили. Считаю, что если им дать побольше времени, то будет отличная работа.
– Ты был задействован в нескольких фестивальных эскизах: «Провинциалка», «Сад» и «Муму». Что было самым сложным?
– Наверно, «Муму». Потому что мы с Катей Зубаревой уже давно репетировали – три месяца приблизительно. Даже делали большую паузу. Было очень много сделано, придумано, изменено. А здесь приезжают режиссеры, и ты с ними за неделю вот так все сделал и тут же показал. И не особо переживаешь, что ты что-то забудешь, что может что-то получиться не так. Пусть будет импровизационный момент. В любом случае это лаборатория, и ты можешь потом все свалить на режиссера. Действительно, он должен понимать, что делает, что должны сделать актеры. А с Катей Зубаревой я переживал больше: там-то все было почти готово, поэтому уровень ответственности был выше. Чисто технически рисунок там сложнее, много музыки, переходов, в которых я был задействован. Мы показывали этот эскиз последним. И пока ты репетируешь одно, другое и третье, «Муму» уже стирается из памяти напрочь. И вот за день мы собрались, никто ничего не помнит. Но к показу мы все соединили и сделали хорошо.
– У тебя в этих эскизах очень многогранные герои. Как ты обычно работаешь с персонажем?
– От роли многое зависит: в одну ты вкладываешься больше, в другую меньше. Конечно, в любую роль надо вкладываться максимально. Но где-то она тебе больше подходит – по твоему эмоциональному состоянию, психофизике. А где-то ты немножечко недопонимаешь что-то. Допустим, я играю роль год, и для меня осознание этой роли может прийти потом. Раскольникова я очень близко к себе подпускаю. Отчасти я в чем-то и понимаю его, но настроиться на него бывает сложно. Он мне не близок, но иногда приходится перестраивать свое сознание. Через эмоциональное состояние настраиваюсь на персонажа. Пока мне так проще. Где-то, наоборот, через форму. Для Митрича в «Золотом теленке» мне достаточно было наклеить усы, надеть шапку и все – я сразу чувствую этого персонажа, мне нетрудно в нем существовать. А на Федора Кузьмича я через прикол настраиваюсь. Все зависит от настроя.
– О какой роли ты мечтаешь?
– Вот как раз наш художественный руководитель дал нам задание на это лето найти для себя материал и ту роль, которую хотелось бы сыграть. И, честно сказать, у меня нет такой роли. Ну, возможно, где-то там внутри, в подсознании, я и мечтаю – может быть, я просто себе в этом не признаюсь. А так мне нравится любая роль, которую мне дают. Конечно, хочется главную, но какой бы она ни была, я сделаю ее для себя любимой. В «Шлеме витязя» для меня одно удовольствие играть этого противного парня Шпуню. В любом случае надо быть адвокатом своей роли и защищать ее несмотря ни на что и любить ее, потому что она у тебя есть. А мечтать можно всю жизнь… Так-то я, наверное, хотел бы кого-нибудь в фильме сыграть. В «Титанике», допустим. Круто же!
– Как бы ты описал себя в нескольких словах?
– Забавный, непонятный… и простой.
– Что для тебя важно сейчас?
– Театр. Его судьба. Почему-то в последнее время я стал задумываться о театре, как он есть. И о том, что мы значим в этом мире. Как театр, как актеры, как наши спектакли, как наши герои… Для меня важно быть честным на сцене, чтобы зритель приходил за этим.
Ульяна Колмогорова
