В канун праздника желает тольяттинцам замечательный певец и очень искренний человек Евгений Кунгуров
Корреспондент «ПС» встретилась с певцом в Тольяттинской филармонии в преддверии Нового года. И для начала попыталась вернуть Евгения ненадолго в детство.
– У музыкантов любят спрашивать про первого наставника, а я хочу узнать, кто был вашим первым Дедом Морозом? Самый родной, самый добрый и большой папа-десантник?
– Нет, папа не был Дедом Морозом.
– Значит, папа уклонился от этой невоинской обязанности?
– Ну, папу я бы раскусил. Поэтому Дедом был… А сейчас я спрошу об этом у папы – мне и самому интересно. (Берет телефон, звонит папе.) Ага, вот папа ответил: «Это был заведующий солдатским клубом в военной части». Это было в Германии, в Западной группе войск, в ВДВ, где он тогда служил.
Я грезил ВДВ
– И маленький Женя хотел под елочку не супер-микрофон, а мальчишеские пистолетики и машинки? Или папа не растил будущего военного?
– Нет. Но я сам рос военным. Потому что хотел быть как отец. Я всегда ждал Деда Мороза, это было очень трогательно. Но однажды я мечтал о машинке с пультом управления. А он принес мне хорошую, качественную, но без пульта. И обида на Дедушку Мороза была.
– А вы помните момент или возраст, когда на смену машинкам и пистолетикам появились уже творчески мечты?
– В 11 лет, когда такие мечты появились, ты уже достаточно взрослый человек. Я пел и танцевал. И даже понимал, что пел прилично, но не придавал этому значения. Случайно попал в фольклорный ансамбль. Но меня это не цепляло. Я всегда хотел быть десантником, настоящим мужчиной. Я к этому готовился: бегал, прыгал, лазал по деревьям. И первые годы с отцом были особенные. Отец брал меня с собой везде, на все учения. И меня это вдохновляло. Я помню, как солдаты разбивали лед в бочках, чтобы умыться и побриться. Как ели гречневую кашу, сваренную на костре. Я помню офицерскую палатку отца, в которой стояла буржуйка. Мне всегда безумно нравилась романтика военных. Я этим просто грезил. А в переходном возрасте рядом с той первой военной была еще и «бандитская» романтика. Я не говорю, что был бандитом, но в девяностые мы с ребятами с кем-то постоянно дрались, в каких-то разборках участвовали. И то, и это было в одной личности. В личности, желающей любви. В стремлении транслировать в мир свое мужское начало.
А вот в 11 случился перевертыш. Меня переключило. Я спел на концерте ко Дню Победы и первый раз в жизни почувствовал, что во время песни как будто воспарил… И это было уже не просто пение: так глубоко я все это прожил, так сильно прочувствовал. Я помню бабушек и дедушек, которые мне тогда аплодировали. И я помню, как после того концерта в одночасье пришло решение: стану певцом. Почему это произошло, я не знаю. Я человек верующий. Верующий глубоко. И знаю: если в душе ты не находишь ответа, почему с тобой происходят те или иные вещи, ты приходишь к тому, что на все воля Бога.
Сыночка, давай
– Но папа и мама за ваше будущее в этом смысле не боролись? Мама не говорила отцу, мол, «какой десант, он же такой талантливый, пусть поет»?
– Я благодарен родителям. Ни мама, ни папа никогда не навязывали свое мнение. Понятно, что отец где-то по-мужски тянул свою историю, но просто скорее примером и словами «Ты – мужчина, умей держать слово». Но это не имело отношения к тому, что я должен стать военным. С мамой мы смотрели вместе концерты. Я уже потом, когда поступил в Москву, в училище при консерватории, услышал от них, что отец раньше говорил, что мужик должен заниматься делом – техникой, чем-то материальным, что артист не профессия. Но, видимо, это были разговоры в спальне – я в свое время о них не слышал. Зато, когда уезжал в Москву, отец, обычно не щедрый на эмоции, меня очень поддержал. Его слова в тот момент «Сыночка, давай» были очень значимыми для меня.
– Но этому папиному «давай» должно было предшествовать ваше решение. Из маленького уральского городка да в столичную консерваторию?
– У меня не было никаких сомнений. Я знал, что поеду и буду учиться, что буду петь. Правда, готовился я сначала поступать в Екатеринбург, чтобы подучиться перед Москвой, но волей случая в тот год не было набора на отделение музыкальной комедии. А я не хотел только петь. Я хотел и играть в театре, и фехтовать, и в кино сниматься. Я это сейчас отчасти делаю. На канале НТВ в новогоднем огоньке вот только что сыграл вроде бы самого себя, но похожего на… Колю Баскова: «Да, да, господа, это я явился, ха-ха-ха!» Я не я. Хоть я, конечно, люблю покуражиться, но к себе отношусь спокойнее.
А когда я пришел поступать в Московскую консерваторию, мне было 16. Меня слушали мэтры. Зураб Саткилава сидел в комиссии: «Ты ж ребенок. Тебе еще рано. Иди сначала в училище». Я вышел и обиделся: «Какое училище? Я в консерваторию приехал». Только потом, уже после училища, придя в консерваторию, я понял, что ребята вокруг гораздо старше меня: моим однокурсникам было по 27.
– Урал растит сильных мужчин. Уральский код помог вам в становлении в профессии?
– Урал подзакалил. Я рос в Германии в абсолютной любви, среди десантной, образованной элиты офицерства. Все жили одной идеей. В магазинах – ряды разноцветных баночек, сто сортов жвачки и шоколадок, везде порядок. Я приехал на Урал в ярком пуховичке и красивой шапочке. А там – нищета, там пацаны неизвестно во что обуты, там дерутся и курят. Шок. И надо выживать. И закаляться. Так что первый мужской ресурс – это Урал. От Урала, от его мощи, я много взял.
Голос
– А как строятся ваши взаимоотношения с голосом? Он для вас Божий дар или что-то иное?
– Я и сейчас не отношусь к голосу как к дару. Конечно, и жизнь – Божественный дар, и каждый человек, и всё вокруг – от Бога. Это глобально. Но отношения с голосом постепенно менялись. От того времени, когда я в детстве к нему никак не относился, до оперного театра, когда я сам возвел его в ранг чего-то важного, главного. Такой момент у меня был. Не голос – часть тебя, а ты – часть голоса.
– Он – хозяин?
– Да. Но в один момент все обнуляется, и ты понимаешь, что голос – всего лишь твой инструмент, твоя болгарка.
– Но болгарка болгарке рознь. Такую, как у вас, поберечь…
– А ближе к 40 ты понимаешь, что в жизни есть вещи более важные, чем голос. И даже чем профессия. Это правда. У меня сын, у меня жена, у меня мечты, которые я еще не реализовал. Голос и профессия с вершины пирамиды передвигаются вниз и становятся ремеслом. Я вам совершенно откровенно скажу, что знаю певцов, которые максимально просто и беспощадно относятся к своему голосу, но при этом потрясающе поют.
Да, тебя научили разным театральным и вокальным надстройкам. Но в рутине ты просто не выдерживаешь всех этих надстроек, не успеваешь о них думать. Перелет, не перелет, восемь часов в дороге на машине, десять часов, недосып – кого это интересует? Меняется все. Появляется семья, появляется ребенок, надо деньги зарабатывать, и ты пашешь, просто встаешь и идешь петь. И, как ни странно, такая рутина тебя делает гораздо больше профессионалом, и ты получаешь от профессии гораздо больше удовольствия. Ответственность, которая тебя тяготила, как бы уходит.
– Остается полет?
– Да! Остается полет. И это здорово, потому что, если голос над тобой превалирует, это опасная штука.
– Не могу не спросить про проект «Голос» на Первом…
– Моя жизнь разделилась на «до» и «после». Началась серьезная работа с известными, с великими людьми. За то, что обо мне узнала страна, что я стал по-другому работать, что так изменился масштаб моих проектов, я благодарен проекту «Голос».
– Вашим наставником был Александр Градский. Я читала, какие хорошие слова он говорил о вас.
– Да, он говорил, что с моим голосом можно петь что угодно. Я его очень любил. Градский был человек суровый и мог всех построить, но наши отношения были как у отца с сыном. Он своей верой в меня добавил мне большей уверенности в себе. Он сам заводился на занятиях, ему было интересно, мы с ним пели и что-то искали. Очень жалко, что он ушел.
Сказка для Вани
– Евгений, я верну вас к праздничной теме. Похоже, вы, как и ваш отец, тоже не стали Дедом Морозом для своего пятилетнего сына Вани?
– Ваня – это моя жизнь, моя любовь, и я все, что могу, должен отдать ему. Сейчас мне порой даже хочется отменить гастроли, чтобы остаться с сыном дома, чтобы просто поиграть с ним и погулять. Но я хороший отец. Я успеваю почитать ему сказки. У нас даже есть своя, про Ваню, которую мы вместе с ним сочиняем перед сном. Иногда и папа Вани в такие часы пристраивается с ним рядом и тоже засыпает…
И, уж конечно, я совсем не Дед Мороз, потому что Ванечке лучше встречать Дедушку вместе с мамой и папой. Втроем. На этот Новый год я буду работать. И сделаю это с большой радостью. Потому что у меня там будет серьезный гонорар, и 1 января я смогу потратить эти деньги на свою семью. А числа третьего мы поедем куда-нибудь в Подмосковье, снимем дом, поживем в нем недельку, будем кататься на санках.
– Хороших каникул и с наступающим!
– Спасибо. Ну а я хочу пожелать вашим читателям, чтобы они каждый день находили себя любимыми. Чтобы они любили жизнь и знали, что жизнь любит их. Чтобы они мечтали и мечты радовали и питали их каждый день. Потому что здоровье – это, конечно, важно, но чувствовать себя счастливыми прямо сегодня не менее важно.
Марта Тонова
mail-ps@mail.ru
