Ирина Храмкова – талантливая актриса, которой в «Дилижансе» везет с интересными и яркими ролями. Но уж так устроен этот атмосферный и мудрый театр, что его актеры нередко становятся режиссерами
Спектакль «Макаки, пицца и деструкция», который Ирина поставила в соавторстве с Екатериной Мироновой, – один из самых ярких проектов в фестивальном пространстве «Премьеры одной репетиции». С него мы и начали разговор в ее закулисье.
Макаки
– Как вы решились работать в режиссерском дуэте? Это было сложно?
– Это было замечательно. Мы только дополняем друг друга. Я не скажу, что я прямо шла к спектаклю по формуле «идея этой пьесы мне очень понравилась, и я решила…». Нет. Но я очень хотелось создать спектакль к «Премьере одной репетиции». А поскольку в современной драматургии что сейчас ни читаешь, все такое грустное, драматичное или скучное, мне хотелось другого. С «Макаками» все началось с названия. Оно такое странное – это название «Макаки, пицца и деструкция». Начала читать пьесу, и меня захватил сюжет.
– Чем захватил, Ирина?
– Наверное, тем, что там такие проблемы серьезные, подростковые. При этом пьеса оказалась довольно ироничной, стёбной.
– Но и жесткой.
– И жесткой, да. Но это уже мы сами с Катей ее ужесточили. Хотелось этой работой раскрыть проблему взаимоотношения родителей и детей. Часто они не слышат и не понимают друг друга. Родители живут своими проблемами, а дети своими.
– Ирина, в «Макаках» вы с Катей не только режиссеры-постановщики, но еще и актрисы. Это же такая мощная энергетическая затрата: сделать новую огромную постановочную работу помимо репертуарных спектаклей, где вы постоянно заняты. Как долго решаете, быть ли спектаклю?
– Ой долго. Я хотела и ставить, и играть. Нужно было не только думать о спектакле вообще, но и сделать свою собственную роль. И я сказала Кате: если ты мне поможешь, я буду заниматься этим проектом. И вот в декабре мы нашли и выбрали с Катей эту пьесу, а потом долго-долго ее читали. Сокращали, размышляли. И получается, что с января по июнь мы ею занимались постоянно.
– То есть это такая полноценная, не на бегу работа. И поэтому она получилась сложной и яркой, с такими интересными режиссерскими ходами и актерскими интонациями.
– Да, замысел мы очень долго вынашивали. Но вот репетировали мы все же ее на бегу, потому что времени на репетиции не хватало.
Режиссер
– Интересно, как вы себя чувствуете в режиссуре? Какое было первое погружение в режиссуру?
– Дипломную работу мы не будем считать…
– Смотря где был диплом…
– У народного артиста Зиновия Яковлевича Корогодского в Петербурге. А здесь это был «Мымренок». И был он еще тогда, когда театр жил на Степана Разина, 8, и это был, конечно, совсем другой спектакль, чем сегодня. Это было мое первое погружение в режиссерскую работу. Большая работа с актерами, потому что приходится думать за всех сразу. И за всех переживать. А когда спектакль выпускается, и артист выходит на сцену, ты понимаешь, что ты уже ничем помочь не можешь. Это очень сложные ощущения.
– Ирина, а режиссерский диктат не разводит людей внутри труппы, внутри компании? Ведь у режиссера есть право и обязанность предъявлять артисту претензии, критиковать, поправлять…
– Нет. У нас все как-то лояльно к этому относятся, потому что любой может вот так же сесть в «режиссерское кресло». У каждого есть возможность попробовать себя за этим режиссерским «пультом».
– А режиссерский опыт меняет вас как актрису?
– Конечно. Во-первых, ты уже сама можешь самостоятельно выстраивать свою роль. Видишь роль со стороны. Режиссерская работа очень помогла мне в актерской.
– Обидно вам, например, за «Макак»? Мне кажется, это такая сильная работа. Есть у вас с Катей надежда, что афиша может пополниться этим спектаклем?
– Не знаю. Хотя конечно, надежда остается. Мне в этом спектакле очень нравится и моя роль. Она такая маленькая, но интересная.
– Ирина, режиссер нередко выводит артиста на новый уровень. Мне кажется, так вырос на этом спектакле Дмитрий Кошелев.
– Давайте я похвастаюсь Кошелевым.
– Давайте!
– Я ставила один из своих первых спектаклей. Диме Кошелеву было семнадцать-восемнадцать тогда. Он только студию закончил. А после моего спектакля его начали отмечать и брать в другие проекты.
– Так что вы Димина крестная мама отчасти?
– Хочется так думать.
Бацилла
– А кто привел в театр вас, когда вы заразились театральной бациллой?
– Это было в двенадцать лет. Мы с мамой переехали сюда с Крайнего Севера, из города Надыма. В Тольятти тогда только-только открылся Дом пионеров. И мама сказала: «Ты уже давно хочешь в кружок. Давай отдадим тебя на фортепиано». Пришли мы на фортепиано, а мест нет. «А не хотите ли вы пойти в театр «Калейдоскоп»?» – спросили у меня и открыли альбом с фотографиями, а там какие-то ведьмы и клоуны. И все это такое яркое, разнообразное, веселое. «Хочу!» Так я прошла тур, меня взяли. И все. Я пропала!
– Пропали навсегда! Кружок разбудил и отправил…
– К Зиновию Яковлевичу.
– Ну в Питер вам поступать было, наверное, уже не так страшно, потому что ехали к Зиновию Корогодскому большой компанией?
– Да. С Димой Марфиным, с Катей Федощук, с ребятами из того же Дворца пионеров.
– Что вам дали Питер и Корогодский?
– Конечно, Петербург оказался совсем другой планетой. Я приехала туда первый раз. Мы видели, как работают над спектаклями ученики Зиновия Яковлевича, как он сам работает со студентами. Это очень сильный и мудрый педагог и режиссер. И я увидела, как нужно работать, как можно выкладываться на сцене. Не жалея себя вообще.
– Это легко прививается? Или такое отношение к работе приходит уже позднее?
– Это дает только твой собственный опыт.
– А каким был ваш первый опыт, ваша первая работа в «Дилижансе»?
– Это был спектакль Татьяны Вдовиченко «Кошка, гулявшая сама по себе». Я играла там Огонь.
– Ух ты! Значит, крещение Огнем состоялось вовремя?
– Вот! Именно! Там нужно было петь. И петь в роковом стиле. И я пришла на пробы и как разинула свою глотку, так Татьяна Александровна сразу сказала: «Берем».
Горки
– Ирина, я никак не могла узнать актрису в Крысе в спектакле про приключения Пакета. А в крысьей шкурке оказались вы. Скажите, это же настоящие американские горки – от «Трех сестер» до обитательницы свалки? Сложно?
– Мне это в кайф. Такая палитра разнообразная. У Чехова – такая ломанная героиня, с надрывом, а здесь – драйвовая мыша. У меня же не одна такая характерная роль. У меня еще есть Бешеная бабуля, как я ее называю. Тоже такая ненормальная. Мне нравится, что я могу и так, и так. Нравится, что у меня так получается, что театр дает возможность быть и романтичной, и страшной.
Я собираю какие-то фишки, которые позволяют перестроиться с одной роли на другую. Опять же на роль работают наблюдения. Собирательный образ обитательницы свалки – это и собака моей мамы Вова, и мой кот Тюбик. Многие там замешаны. Слепила я из них всех, слепила, и получился образ.
– А они об этом знают?
– Догадываются, наверное…
– А вы сразу поверили в экосказку?
– Когда прочитала сценарий, сразу подумала, что это будет уникальный спектакль. Необычный. Потому что там все авторское. Нигде это не ставилось. Нигде это не напечатано.
– А взрослую пьесу сыграть сложнее, чем сказку для детворы?
– Одинаково сложно, мне кажется. Дети – очень открытый и откровенный зритель. Если ребенку смешно, он будет смеяться. А если ему не нравится, то это будет болтовня в зале. Поэтому артисту надо стараться. Нужно выкладываться по полной. Но и для взрослого зрителя тоже: там есть такое глубокое погружение, там нужно прожить.
– А домашние не говорят вам о вашем отсутствии, когда вы готовитесь к роли в тех же «Сестрах»?
– Говорят. Я люблю повторять спектакль дома, и почему-то мне нравится делать это на кухне. Я готовлю ужин и повторяю текст, режу овощи и прохожу какие-то сцены. Получается, что со стороны это выглядит странно. Муж открывает дверь с улыбкой: «Опять с ума сходишь?»
– Интересно, как эта кухонная репетиция влияет на качество блюда?
– Никак. Все получается вкусно, как обычно.
Маша
– Ирина, в Чехове вы предстали перед зрителем Машей. Для вас было важно быть именно вашей героиней «Трех сестер»?
– Маша – она такая ломанная, эксцентричная. Мне было проще быть Машей. В Ольге мне надо было бы себя держать: она холодная, сдержанная. А тут я могла сделать что хочу, не сдерживая себя.
– Насколько вас забирает театр от жизни?
– Я скажу, что театр забирает процентов на восемьдесят. Еще – любимые подруги, друзья. Еще – спорт…
– Чем занимаетесь, Ирина?
– Воздушными полотнами.
– Полотнами? Это же экстра-класс. Помню, как однажды гимнасты из московского цирка рассказывали нам, что полотна – самая сложная часть цирковой акробатики. Как вас на них занесло?
– А мы все ходили и искали что-нибудь вроде фитнеса. И увидели объявление: «Воздушные полотна. Группа для начинающих». Пошли. Втянулись. Так интересно оказалось. У нас пока еще не все получается.
– Чтобы решиться на такое, точно нужна отвага.
– Ну да, отвага, наверное, была. Этот спорт захватывает.
– Так что двадцать процентов без театра – это тоже интересно. А скажите, Ирина, если бы ваша семья, ваши друзья не делили бы с вами любовь к театру, возможен бы был ваш союз?
– Нет. Как это – без любимой работы? Я бы, наверное, затосковала. И все равно сделала бы выбор в пользу сцены.
– А сколько вы можете без театра прожить?
– Два дня.
Марта Тонова
mail-ps@mail.ru
